Моя френдесса в Живом журнале делится озабоченностью: её 11-летняя дочка волнуется «по вопросу неурожайности сисек». Мне, честно говоря, это удивительно. Хотя, наверное, мне трудно представить себе и многие другие волнения, которые могут обуревать девочку в 11 лет. Да и в сорок – тоже. Я же, со своей колокольни старого небритого барбоса, перебравшегося за середину пятого десятка своей жизни и успевшего много повидать на своем веку, в том числе в плане сисек разной степени урожайности, в свою очередь задумался о предмете девочкиных волнений и о роли этого предмета уже в моей собственной жизни.

Конечно, главное в любой девочке и женщине – её лицо и улыбка. Но, тем не менее, мне в жизни неизменно нравились, и пленяли меня, и изменяли течение моих дней именно они: женщины с маленькой, почти что детской, грудью. Вот такие, например, как Мила Йовович, чтобы было понятно.

Я далек, разумеется, от того, чтобы напрямую увязывать размер женской груди с уровнем интеллекта ее обладательницы. Не образования, не начитанности, а именно ума и интеллекта. Однако факт остается фактом: именно женщины с маленькой грудью, вошедшие в свое время в мою жизнь, отличались незаурядным умом, своеобразным и острым восприятием мира. Помимо, разумеется, утонченной чувственности и самого острого эротизма. Именно в них я влюблялся, именно с ними забывал обо всем – и, увы, обо всех – на свете.

Будапештская девчонка Ильдико, с которой мы познакомились в июне 1990 в Праге, на какой-то конференции нашей, тогда еще вполне транснациональной Радикальной партии. В первый же день, общаясь друг с другом на ломаном английском, мы сбежали с заседания, шатались по волшебной Праге, где из каждого бара раздавался чрезвычайно модный в то лето Фил Коллинз, и закончили день в постели в ее номере. «Did you ever fuck a Hungarian girl?» – я никогда не забуду эту её хулиганскую улыбку, с которой она решительно оседлала меня, едва мы добрались до её широченной кровати, её стриженый затылок и падающую на глаза неоромантическую чёлку в стиле конца 80-х, её невысокую стройную фигуру и, конечно, её маленькую, совершенной формы грудь, так славно умещавшуюся в меня в ладони. Не забуду и то, что она стала первой женщиной, с которой я совершил то, что формально имело все основания называться «супружеской изменой»: ведь несмотря на то, что с моей второй женой мы к тому времени уже год как не жили под одной крышей, мы всё еще официально состояли в браке.

Встреченная годом позже на коктебельском пляже двадцатилетняя девочка Юля – худенькая и светловолосая, была к тому времени моей не самой близкой московской знакомой. Поскольку дело происходило на «нудике», том самом, под скалой Юнге, то естественно, её фигура стала предметом обсуждения за ужином для той смешанной мужской и женской компании, в которой я отдыхал тем летом.

– Да у нее же там ничего нет! – с искренним недоумением заявила моя бывшая жена, также находившаяся с нами.

– Может быть… Но я бы дорого отдал за это «ничего», – как-то очень задумчиво произнес мой приятель Серж, с которым я на этот раз не мог не солидаризоваться на все сто процентов.

Не уверен, что причиной стало именно это самое «ничего», но факт остается фактом: мы с Юлей сблизились в считанные дни и на долгие годы вошли в жизнь друг друга. Нет, мы не поженились и даже не стали жить вместе. Более того, наши встречи – встречи Овна и Козерога – носили какой-то странный, синусоидальный характер. Дорвавшись друг до друга, мы могли много дней подряд зависать то на ее, то на моей квартире, исступленно и бесстыдно занимаясь сексом и изредка выбираясь в кино или за продуктами. Чтобы потом, в одно ужасное утро громко поссориться из-за какой-нибудь ничего не значащей хуйни, громко хлопнуть дверью и уйти, перестав общаться на несколько месяцев, на полгода, а то и на год. А затем, как ни в чем ни бывало, позвонить и сказать:

– Привет. Я ужасно по тебе соскучился, мы не виделись уже целую вечность.

– Знаешь, я тоже!

– А ты не помнишь, из-за чего мы поссорились в прошлом году? Из-за чего ты тогда ушла, хлопнув дверью?

– Конечно же, не помню. Да какая разница! Я хочу тебя видеть. Можешь приехать прямо сейчас?

Теперь, когда она уже много лет как совсем ушла из моей жизни, я понимаю: наверное, она любила меня. А может, и нет. Что это было: любовь или, по Милану Кундере, «эротическая дружба»? Трудно сказать. Но её маленькая, почти что мальчишеская, грудь до сих пор остается одним из самых тёплых и щемящих моих воспоминаний.

И, наконец, та женщина, которая ворвалась в мою жизнь несколько лет назад и – даже извинившись вскоре за то, что ошиблась дверью – так сильно успела всё изменить и внутри, и вокруг меня.

«Знаешь, только я должна предупредить тебя: у меня очень маленькая грудь», – это она сказала мне через полторы недели нашего знакомства, когда мы впервые ехали ночью ко мне домой. Господи, она должна предупредить меня! Как будто это не я украдкой пожирал глазами её грудь всё время, пока мы ужинали в ОГИ, всё время, пока я сидел рядом с ней в её машине или бросал косые взгляды в темном зале кинотеатра «Ролан»…

Как же я любил её маленькую грудь: такую чувствительную, такую нежную, такую желанную! С каким наслаждением я принимался ласкать её в редкие часы нашей близости, как боялся ненароком сделать ей больно или неприятно: ведь это была самая чувствительная грудь на свете, которую я когда-либо встречал в жизни.

Короче говоря, вы, наверное, уже поняли: в смысле требований, предъявляемых мною к женской груди (если только вообще уместно говорить о «требованиях» в этом контексте), я весьма категоричен. Настолько, что мой друг Саша делает глубокомысленный вывод о моем тайном влечении к особам одного со мной пола, а его красивая, веселая и глумливая подруга Алёна советует мне не париться и, вместо того, чтобы искать «пацанок с нулевым размером», попробовать себя в эротическом общении непосредственно с мальчиками. Издеваются, короче говоря. Разумеется, я, хотя и будучи существом «удручающе гетеросексуальным» (по выражению одного моего старого приятеля – гея), не имевшем за всю свою жизнь даже намека на гомосексуальные контакты или хотя бы влечения, обижаться на них не держу и в мыслях.

Думаю, что дело тут и не в тайных педофильских наклонностях, которыми иной раз, я слышал, пытаются объяснить мужское пристрастие к девушкам с маленькой, полудетской грудью.

Возможно, верно вот какое объяснение, услышанное мною от одной моей знакомой психологини. Большая женская грудь служит символом и, до известной степени, также и инструментом материнства. Ты же, говорит эта психологиня, подсознательно ищешь не жену и мать твоих будущих детей, а подругу и равного тебе товарища. Отсюда равнодушие к крупным бюстам и корпулентным формам, и тяга к женщинам с маленькой грудью, девочкам мальчикового типа. Возможно, она и права.

Мне же, во всяком случае, ясно одно. Той девочке 11 лет, с которой я начал эту восторженную оду маленькой груди, нужно сказать со всей определенностью: маленькая грудь – это мечта и награда, а не предмет переживаний.