В четверг вечером ничего не предвещало того, что произошло. После того, как утром я написал в своих блогах в Facebook и Twitter о намерении прилететь в Париж и принять участие в акции протеста около российского посольства (для аналогичной акции в Лондоне у меня не было визы, а берлинская проходила в день Славянского гей-прайда в Санкт-Петербурге), организованной группой прямого действия ActUp Paris и Комитетом IDAHO, со мной по телефону связалась представительница ActUp Одри Греломб, которая выразила свою радость моим неожиданным приездом. В этом же разговоре, состоявшемся за несколько часов до моего вылета в Париж, она спросила меня, готов ли я утром в пятницу пойти вместе с другими активистами к российскому посольству, чтобы передать петицию, подписанную 14000 людей со всего мира в поддержку Московского гей-прайда. Я, в свою очередь, спросил, во сколько это будет, на что она ответила, что мне нужно быть в офисе их организации к 9 утра. Если честно, то желания было немного, поскольку я последнюю неделю почти не спал, мне предстоял поздний прилет в Париж и очередная скомканная ночь. Но я, тем не менее, согласился. Эти люди помогают Московскому гей-прайду.

В пятницу я проснулся в своем отеле около 8 утра по парижскому времени, уже через полчаса я вышел на улицу и направился в офис ActUp. Во всей беготне, правда, забыл номер дома, так что опоздал минут на пятнадцать. Но в офисе еще никого не было. Потом подошел мой друг, американский фотограф Чэд Мичем, снимавший прайды в Москве и Минске и ставший инициатором идеи создания больших плакатов ЛГБТ-активистов из России и Беларуси. Спустя несколько минут пришла Одри. Мы с Чэдом зашли в ближайший магазин, чтобы купить сэндвич. Потом возвратились в офис ActUp, где провели около часа. Одри распечатала петицию для передачи в российское посольство, она представляла собой пачку бумаги формата А4. На выходе из офиса мы встретили Луи-Жоржа Тана (основателя Международного дня противостояния гомофобии и трансфобии), который решил составить нам кампанию. Мы направились в метро, по прямой линии до российского посольства было около получаса. Уже при выходе из метро к нам присоединился другой активист ActUp Эрик Марти.

По пути в метро я спросил Луи-Жоржа, а если посольство откажется брать петицию, и мы развеем эту пачку по ветру, нас могут задержать? Он уверенно ответил, что это исключено. Мы обменялись еще какими-то шутками.

На подходе к российскому посольству мы увидели большую очередь в консульский отдел. Подошли ближе, чтобы позвонить в дверь. Вышедший сотрудник сказал нам, что нужно обойти здание и позвонить в главную дверь самого посольства. Как только мы туда двинулись, за нами медленно поползла полицейская машина. Перед входом Одри начала звонить. Одновременно из машины вышел полицейский, чтобы спросить, зачем мы пришли. Ответ: «Чтобы передать петицию». Вопрос: «И это все?» Ответ: «Да». Я встаю с кипой бумаги около вывески посольства и намекаю Чэду, что надо это сфотографировать. Эта фотографии потом появилась на французских гей-сайтах. Посольство ничего вразумительного ответить не может, и полиция предлагает всем перейти дорогу и стоять там, кроме Одри, которая может продолжать вести переговоры.

Мы переходим дорогу. Место абсолютно безлюдное. В этот момент число полицейских машин начинает возрастать. В конечном итоге оно превзошло число пришедших передать петицию. Я насчитал, по меньшей мере, шесть полицейских машин и не менее двух десятков стражей порядка. Потом еще подъехали полицейские в штатском на мотоцикле.

На другой стороне дороги полиция нас окружила и не позволяла сделать ни шага ни в какую сторону. Переговоры Одри успехом не увенчались, во всем здании российского посольства не нашлось никого, кто мог бы выйти и просто взять петицию. А в 2006 году представитель российского посольства встречался с активистами по поводу запрета первого гей-прайда в Москве.

Полиция начинает нервничать, идут постоянные переговоры по рациям. Наши, наверное, стукнули куда надо. У нас просят предъявить документы. Еще утром, уходя из отеля, я думал, брать паспорт или нет. Хорошо, что в итоге взял. Без проблем отдаем паспорта, которые уносят в аналог российского автозака. Я думал, что вернут быстро, оказалось, что я снова получу свой паспорт только около 22 часов. Тогда же на часах было около 11.20 утра.

С полицией ни я, ни Чэд не говорили ни о чем. По-английски они говорить не хотели, так что все разговоры шли на французском с местными активистами. В какой-то момент мне слышатся французские слова о задержании. Я дважды переспрашиваю у Луи-Жоржа. Он мне подтверждает, что нас задерживают за несанкционированную манифестацию. У меня сразу же возникает вопрос, за какую манифестацию? Ее не было! И какой смысл нам был проводить несанкционированную манифестацию утром, если в 19 часов она была согласована с властями?

Нас просят пройти в автозак. Мы без проблем это делаем. За несколько секунд я успеваю набрать смс своему партнеру Пьеру о том, что нас задерживают. Сообщение обрывается на том месте, куда нас везут. Мне говорят перестать пользоваться телефоном, поскольку мы арестованы. Я, тем не менее, успеваю нажать кнопку «send». После этого у меня отбирают телефон, iPad, фотоаппарат и ряд других вещей. Та же участь постигает других активистов. Нас всех сажают в автозак, который представляет из себя две скамейки друг напротив друга. В нем много наклеек разных формальных и неформальных движений, от коммунистов до анархистов. Это свидетельство того, кого на нем возили до нас. Жаль, у меня не было стикера GayRussia или Московского гей-прайда. Надо будет заказать на будущее. Примечательно то, что стикеры полиция не сдирает, они красуются на стенах, как трофеи.

Луи-Жорж в смущении. Активисты ActUp тоже. Никто из них не ожидал такого развития ситуации. Меня все происходящее начинает забавлять. Чэд подвергается задержанию впервые в жизни. Не арестовывали его даже на прайдах в Москве и Минске. Я ловлю себя на мысли, что для меня это первое задержание за пределами России. Париж становится почти родным городом. Здесь я впервые вживую встретился с Пьером 10 марта 2000 года, здесь меня впервые задерживают за границей.

Возникает вопрос: куда везут? Луи-Жорж говорит, что в полицейский участок в квартале Марэ. Вот ведь ирония судьбы. Гей-активистов, задержанных около российского посольства в Париже за попытку передать петицию о запрете гей-прайда в Москве везут в полицейский участок в гей-квартале Парижа. Паноптикум, да и только.

Я спрашиваю других, какие у вас за это санкции? Мне отвечают: да никаких, помусолят и отпустят быстро. Кстати, еще в метро на пути к посольству я спрашивал Луи-Жоржа, что будем делать весь день после вручения петиции до вечера, когда назначен протест. Времени-то вагон. Ну и решили, что пойдем обедать в ресторан. Я и подумать тогда не мог, что судьба распорядится иначе.

На автозаке в сопровождении двух других полицейских машин летим с мигалками почти без остановок. Ну как же? Везут особо опасных преступников. Всем надо уступать дорогу. Набережная Сены и по левой стороне мэрия Парижа. Я говорю: «Бонжур месье Деланоэ». Помахал парижскому мэру-гею ручкой.

Останавливаемся около полицейского участка. Чэд сразу же замечает вывеску: «Hotel de Police». Ага, почти в отель привезли. Заводят нас вовнутрь, в аналог нашей дежурной части. Тут, конечно, относительно чисто, по сравнению с Россией. Садимся на большую лавку напротив двух дежурных полицейских. Никто ничего не объясняет. Сидим около сорока минут. Мне это начинает надоедать. Я прошу предоставить мне возможность позвонить, попить, связаться с адвокатом и объяснить причины задержания. На нас ноль внимания. Через какое-то время требований нам предлагают помолчать.

Тут начинается самое интересное. Я говорю по-английски. Полицейский, сидевший за столом, говорит мне, что здесь говорить надо по-французски. Я ему в ответ: «Я имею право говорить на родном языке. Предоставьте переводчика». Возмущение нарастает. В этот момент я перехожу на русский. Естественно, что никто из присутствующих не понимает ни слова. Этот полицейский агрессивно смотрит в мою сторону и начинает меня передразнивать. Т.е. передразнивать русский язык. И еще рукой показывает, мол, можешь продолжать бла-бла. Звуки, которые он издавал, мне напомнили кур. Ну, я ему и говорю по-английски, что «так бормочут курицы, а я говорю на русском» (This is the way chicken talk and I speak Russian).

Дальше происходит непредсказуемое. Этот толстожопый хмырь вскакивает со своего места, подбегает ко мне и хватает меня за грудки, заносит над моим лицом кулак. Я закрываю лицо. Он, трясущийся от ярости, бросает меня на пол. После этого поднимает и бросает на другую скамейку в нескольких метрах от места, где я сидел. Позже я обнаруживаю на руках синяки и ссадину. Когда он на меня бежал, я был почти уверен, что он меня убьет. Такого со мной не было за время многих задержаний в России.

Возвращаясь на свое место, он откидывает в ярости свой стул, начинает вслушиваться во все разговоры активистов. Он явно показывает, что осознает ошибку в связи с содеянным. Слишком много свидетелей. В ближайшие два часа он начинает ходить взад-вперед. Далее он произносит фразу четырем моим коллегам: «Вас скоро отпустят, а он здесь останется надолго».

Луи-Жоржа, Чэда, Одри и Эрика уводят по кабинетам, чтобы оформить протоколы, касающиеся участия в несанкционированной манифестации. После четырех часов задержания им возвращают вещи и отпускают. Я остаюсь в полиции один. Меня прицепляют наручником к скамейке. Дальше проводят в комнату, чтобы обыскать и забрать все мои вещи... Оставить что-либо тут было бы невозможно. Ведут опись имущества. Даже носки предлагают снять и вывернуть наизнанку. Само собой отбирают ремни, шнурки и прочее.

Потом надевают наручники (что случилось со мной впервые, я наручники раньше только сам на себя надевал на акции «Лужков – гомик») и ведут на снятие отпечатков пальцев. Эта процедура производилась трижды в течение двух часов, поскольку брутальная мадам не умеет выполнять свою работу. Каждый раз у нее что-то не получалось.

Меня сажают в камеру. Они, к слову, все одиночные. В камере кушетка, туалет и вода из-под крана. В отличие от условий содержания в полиции Адмиралтейского района Санкт-Петербурга, это почти курорт. Тут хоть дышать есть чем. В других камерах в основном арабы или чернокожие. Одного из них при мне отпустили, объяснив через русского переводчика, что ему нужно покинуть страну и, что он даже может обратиться за государственной финансовой помощью, чтобы купить билет. Мне кажется, он был из Средней Азии.

Мне дают пустой пластиковый стакан, чтобы я мог набирать в камере воду из-под крана. Приезжает переводчица и государственный адвокат. Даже врача позвали. Меня начинают туда-обратно водить из камеры на допросы. Встреча с адвокатом ограничена 30 минутами. Он мне разъясняет мои права. При этом все читает по распечатанной бумажке. Тут начинает ухмыляться даже переводчица. Я ему рассказал обо всем произошедшем.

В ходе допросов в присутствии адвоката и переводчицы выясняют все мои личные данные, включая информацию о моих родственниках. А вот без них начинают уже на английском выяснять совсем другое... Кто является гомосексуалом среди известных российских политиков, бизнесменов и общественных деятелей? Кого я знаю лично в российской власти? С кем я общаюсь из политиков? Дальше про нашу организацию, про всю нашу многолетнюю деятельность в России. Отвечать на такие вопросы я бы не стал никогда. После этого поступают неоднократные прозрачные предложения о сотрудничестве. Иными словами вербовка. Я отвечаю, что ничего подобного невозможно.

В перерывах между эти беседами начинают заполнять официальные бумаги по двум фактам произошедшего. По несанкционированной акции и по отдельному уголовному обвинению, связанному с оскорблением представителя власти. Я отвергаю оба. В первом случае я рассказываю все то, что написал выше про передачу петиции, а во втором ситуация принимает неожиданный оборот. Меня спрашивают: «Вы называли полицейского chicken?» Я отвечаю той фразой, которую произнес. Меня спрашивают: «А вы знаете, что французский аналог слова "chicken" на французском языке "poulet" является самым ужасным оскорблением для полицейского во Франции?» Я раскрываю глаза и спрашиваю: «Откуда я мог такое знать?» В этот момент я понимаю, что этот хмырь, который на меня напал, перевел у себя в голове английское слово на французский и счел это ужаснейшим оскорблением. Иными словами, два иностранца поспорили из-за слова из чужого языка, значение которого совершенно иное. Я сразу сказал, что «poulet» на французском для меня это «курятина», которую продают в супермаркете. Но теперь буду знать... на всякий случай... если еще такой мудак попадется. Теперь к английскому аналогу прибегать не буду.

Я требую просмотра камер наблюдения в дежурной части. На это мне говорят, что камеры-то есть, но они ничего не записывают. Т.е. момент нападения этого полицейского на меня не зафиксирован. И еще добавляют: «Но у вас же есть много свидетелей».

Я начинаю понимать, что полицейского этого теперь начнут стращать по полной. Когда его не было, а я еще сидел в дежурной части, другие полицейские между собой уже придумали новое обращение к своему безумному коллеге: «Salut, Chicken!» Я тогда и не понял, что они так между собой иронизируют.

Дальше вопрос был только в одном. В решении прокурора. С ним должны были связаться по телефону. Либо меня оставляют на 24 часа до 11.30 утра ради очной ставки с безумцем, либо отпускают. Как выяснилось, после 24 часов прокурор мог продлить содержание под стражей еще на 24 часа.

Вообще я понял, что у французской полиции работы совсем не осталось. Криминал весь жестко истреблен. Целый день был потрачен на то, чтобы выяснять семантику иностранного слова. Хотя я не исключаю, что это был лишь повод.

Уже вечером мне предложили поесть. Я не знал, сколько мне там еще сидеть и я согласился. Принесли разогретую говядину с овощами, почти как в самолете. Я не ел весь день после того самого утреннего сэндвича около офиса ActUp. Около 21.45 ко мне в камеру зашел полицейский и сказал, что меня освобождают. В течение 15 минут вернули все вещи и попросили расписаться об их получении и времени освобождения. Я спросил: «А повестка? Что дальше?» Ответ: «Ничего не будет. Вы свободны. Дело закрыто». Под арестом я провел 10,5 часов. Я вышел на улицу и пошел в сторону площади Бастилии, до которой было рукой подать. Там во всю кипела пятничная геевская и натуральская жизнь.

Уже оказавшись в отеле около полуночи, я узнал про то, что в 19 часов, как и планировалось, возле российского посольства прошла акция протеста против запрета гей-прайдов в Москве, участие в которой приняли более 40 человек. При этом полиции было в четыре раза больше. Ну, в общем, почти Московский гей-прайд на выезде. Не хватало только бабок с иконами и бешеных религиозных фанатиков.


Вверху: Николай Алексеев возле российского посольства в Париже. Фото из личного блога Николая Алексеева