Имеет ли смысл в двадцать первом веке испытывать ностальгию по империи, пусть даже и конституционной, как австро-венгерская? Можно ли оплакивать падение мультиэтнического государства, Югославии, которое ни в коем случае не было демократическим? И, в более общем плане, можно ли дать позитивную оценку государственным образованиям, которые мы на протяжении десятилетий привыкли рассматривать в качестве «тюрьмы народов», где подавлялись национальные особенности и национальные права?

Подобные вопросы еще несколько лет назад рассматривались бы как бессмысленные, если не откровенно провокационные. Однако некоторые последние события – например, польский Марш независимости, превратившийся в манифестацию фашистов и расистов, или приговор военному лидеру боснийских сербов Ратко Младичу, вынесенный трибуналом в Гааге – а самое главное, тревожная тенденция рассматривать этно-лингвистическую и религиозную идентичность как основу сосуществования внутри государств, неожиданно сделали их актуальными и заслуживающими размышления.

ЕС как Австро-Венгерская империя

«Юго-ностальгия» или фантазии-китч о прекрасной принцессе Сисси здесь не при чем. Речь идет о том, чтобы задаться вопросом: что было бы лучшей системой, способной гарантировать, помимо экономического развития определенной территории, также свободу, защиту прав меньшинств, открытое и плюралистическое общество.

Как пишет британский историк Стивен Беллер (Steven Beller), с точки зрения историографии, в середине 1980-х годов распространилось и стало постепенно приниматься такое прочтение имперской истории (изначально заклейменное как ревизионистское), согласно которому Австро-Венгрия обеспечила мир и процветание всем народам Центральной Европы, облегчив политическое и культурное развитие небольшим национальным группам. «В нашу демократическую и антиимпериалистическую эпоху кажется абсурдным восхвалять империю, – пишет Беллер. – Однако Австро-Венгрию, по крайней мере, в последние годы своего существования, ни в коей мере нельзя сравнивать с колониальными империями, которые мы привыкли представлять, говоря о девятнадцатом веке».

Более подходящей параллелью (и более полезной для размышлений о сегодняшнем дне) является другая: Европейский Союз. После компромисса 1867 и разделения между Венгерским королевством и Цислейтанией, продолжает Беллер, «австро-венгерская империя приняла форму структуры, состоящей из двух монархий с правовым государством и конституционным правлением, образующих обширную зону свободной торговли, с единой валютой, с общими налоговыми и экономическими правилами, подтверждаемыми на переговорах каждые десять лет».

С точки зрения социальной, на подконтрольных Вене территориях эта структура сделала возможным существование «гибридных и составных идентичностей», а также создала публичное пространство, в котором «смогла быть преодолена ограниченность национальных категорий». Культурное значение Центральной Европы в начале двадцатого века также стало возможным в результате этой ситуации.

Как в своих сильных сторонах (распространение процветания, создание зоны свободной циркуляции людей и товаров, способность разрешать проблемы путем переговоров и компромиссов), так и в слабых (обвинения в ограничении демократии, тенденция винить в проблемах центр – Вену или Брюссель) Европейский Союз и Габсбургская империя, кажется, имеют некоторые общие черты.

И отнюдь не случайно, что открытие вновь позитивного наследия империи сопровождало в бывших коммунистических странах Центральной Европы их курс на вступление в Евросоюз. Однако сегодня, с наступлением национализма, консенсус относительно европейского проекта в этих странах зашатался, подвергая риску само существование наднационального образования, которое, пусть и несовершенное, но является фундаментальным пространством для защиты прав и свобод поверх отдельных национальных границ.

Южные славяне: упущенная возможность

В случае с Югославией ситуация, естественно, иная. Тем более, что первое унитарное государство южных славян (Королевство сербов, хорватов и словенцев) родилось как раз в результате распада австро-венгерской империи, благодаря борьбе тех, кто хотел освобождения от габсбургского ига.

И все же, если мы вспомним зверства, совершенные во время войн 90-х годов и вернувшихся в заголовки сегодняшних новостей благодаря приговору к пожизненному заключению, вынесенному Младичу, то трудно отрицать: распад полиэтнической и многоконфессиональной Югославии принес гораздо больше трагедий, чем выгод. Что, разумеется, не означает, будто эта страна не имела проблем, в том числе крайне серьезных и сложных.

Но попробуем на минуту представить, что случилось бы, если в 1991 году Европейское Сообщество предложило бы единой Югославии перспективу быстрого вступления, при первых признаках напряженности. Не было бы войн, резни, страна осталась бы единой, начала бы процесс экономической и институциональной модернизации, утвердилась бы в качестве игрока первого плана в новой Европе. И более того – стала бы спортивной сверхдержавой.

Это всего лишь упражнение в контрфактической истории, более того: упражнение, идущее против течения – учитывая, что сегодня вошло в моду считать преждевременным даже расширение Европейского Союза на восток в 2004 и 2007 годах. Но кое-какие политологи разделяют эту идею. И представить себе, что события могли бы развиваться совершенно по-другому, если бы Европа сделала иной выбор – означает, без сомнения, научиться чему-то важному перед принятием будущих решений.

Несколько лет назад в Загребе бывший главный редактор еженедельника Feral Tribune, одного из немногих критических изданий в независимой Хорватии, сказал мне, что хорватский и сербский национализмы подобны двум пьяницам из старого анекдота, которые опираются друг на друга, чтобы не упасть на землю. Это все еще актуальное сравнение. Поверх более-менее шивинистического подхода, демонстрируемого партиями, правительствами и политическими лидерами, жестокость конфликтов девяностых годов отнюдь не разрушила глубокие экономические, культурные и семейные связи между людьми и народами на Балканах.

Тим Джуда (Tim Judah), журналист The Economist, придумал термин «Югосфера». Другие ограничиваются тем, что говорят о неизбежных экономических связях. Однако, в любом случае, очевидно, что страны бывшей Югославии еще и сегодня объединены связями, которые пережили раздел страны новыми границами, начертанными двадцать лет назад.

Нации и глобализация

Неизбежно возникающий в этой связи вопрос: имеет ли хотя бы какой-то смысл сегодня государство-нация? Скорее всего, в ближайшие месяцы нам все-таки не грозит стать свидетелями умножения микрогосударств и мини-отечеств внутри Европейского Союза, как многие боялись после начала каталонского кризиса. Однако ясно, что государство-нация, пусть и превозносимое столь многими как справа, так и слева, сегодня с одной стороны лишено былого значения глобализацией, а с другой стороны подвергается атакам сецессионистов и регионалистов.

Ответом на этот кризис могло бы стать рождение федеративной Европы, Европы регионов, в которой все в большей степени решения принимались бы органами, близкими к гражданам. Путь к этому предстоит долгий, и весь проект еще только предстоит выработать. Но полезные и актуальные модели могут быть взяты из многонационального и мультиэтнического опыта Европы прошлого. В том числе, из противоречивой истории стран и государств, которых больше нет.